Корнилов. И.П. (Из воспоминаний о зимней поездке по Костромской губернии в 1837 г.)

//Архив исторических и практических сведений, относящихся до России, издаваемый Николаем Калачовым. 1860-1861. – Книга третья. – СПб: Типография II-го Отделения Собственной ЕИВ Канцелярии, 1862. – III пагин. – 43 с.

ПЕЧАТАТЬ ПОЗВОЛЯЕТСЯ
с тем, чтобы по отпечатании представлено было в Ценсурный Комитет узаконенное число экземпляров. С.-Петербург. Марта 17 дня 1862 года.
Ценсор В. Бекетов.
Исправл. должн. Ценсора О. Загибенин

Первая станция от Костромы по галицкой дороге – деревня Калинки, 22½ версты. На этом разстоянии только одна господская усадьба: Зиновьево, в 17-ти верстах от города, и, вслед за нею, деревня Дровинки. До Калинок я проехал в легонькой кибитке тройкою в ряд. Но отсюда к Галичу и Кологриву проезжающих и обозов менее: отчего дорога уже, с безчисленным множеством раскатов и ухабов или шибней. По обе стороны горной дорожки глубокий снег, в котором вязнут возы, лошади и люди. Просто беда, если на встречу попадется проезжающий, а еще хуже обоз. Кому нибудь да надо своротить. Куда как неохотно обозники уступают дорогу почтовому ямщику. Иная лошаденка совсем уйдет в снег вместе с возом; побарахтается немного да и пристанет: только и видны, что спина да голова.

От Калинок до заштатнаго города Судиславля 28 верст. Мы ехали эту станцию паратцем, т. е. одна лошадь в корню, а пара впереди. Далее дорога становятся еще уже, так что даже паратная езда затруднительна и можно ехать только гусем. По дороге к Судиславлю попадаются восемь селений или по тамошнему жил, в том числе село Болотово с каменною цсрковию, и господская усадьба. В Судиславль приехали мы в потемках; я едва мог различить церковь, против самой станции, на высоком берегу речки Корбы. В городе четыре кожевенных завода с 40 и 60 рабочих в каждом, и нанковая фабрика с 30 рабочими.

Судиславль был сначала приписным городом костромской провинции и управлялся воеводою, а в 1778 году, при открытии костромскаго наместничества, сделан посадом и приписан к Буевскому уезду. В 1791 году в нем было домов 81 и жителей: купцов муж. п. 114, жен. 117 и мещан муж. п. 131, жен. 141. Раскольников во всем Буевском уезде было немного и они от церкви себя не отчуждали. В Судиславле не было тогда ни фабрик, ни заводов; только по понедельникам происходили торги, на которые съезжалось до 300 подвод с крестьянским товаром и сбиралось до 1000 человек простаго народа.

Судиславльские торговцы ездили по деревням, выменивая всякие крестьянские товары: холст, сало, масло и белые сухие грибы на московские шелковые платки и красную пряжу. Грибов отправлялось в Москву и Петербург не менее как на 20,000 р. по тогдашнему курсу; льняная пряжа отсылалась также как и теперь в Кострому и Кинешму на тамошния фабрики.

Такова была населенность и торговая деятельность Судиславля 70 лет тому назад. С тех пор цифра населения, как видно по сведениям, изданным в 1858 году статистическим отделом центральнаго статистическаго комитета Министерства Внутренних Дел, изменилась довольно странным образом, писано: в 1856 году в Судиславле показано жителей 289 мужеск. п., .894 женскаго пола, т. е. женщин втрое более против мужчин. Верно ли однако сведение, что в Судиславле такое царство женщин, – за это ответствует центральный статистический комитет.

Жители города, в котором до 30 капиталов 2-й и 3-й гильдий, занимаются как и в старину торговлею всяким сельским товаром. Разъезжая и разсылая прикащиков по деревням, они скупают холсты, коровье масло и сырыя кожи, впрочем, кожи привозятся в Судиславль преимущественно из Казанской тубернии и из слободы Кукарки Вятской губернии. Все эти товары идут из Судиславля в Петербург, Hижний, Москву и Архангельск. Некоторые купцы, напр. Захаровы, Третьяков и другие, закупают в Москве и Петербурге шелковыя, шерстяныя материи и галантерейныя вещи, развозят свой товар по ярмонкам и торжкам и отправляют его в Архангельскую, Вологодскую и Сибирския губернии. Они держат для этой цели возов по 15 и по 20. Главная торговля, составляющая специальность Судиславля, по которой он известен всюду в торговом мире, есть торговля грибами. Судиславль в полном смысле – центр грибной торговли. Мало того, что окрестные крестьяне привозят сюда свежие, соленые и сушеные грибы для продажи оптовым торговцам, — здешние купцы и прикащики, зная в каких местах какие водятся грибы и какого качества, сами ездят по деревням и скупают грибы даже в Ярославской губернии. В Судаславле их сортируют, разумеется, не без спаровок: сухие нанизывают, соленые укладывают в кадушки и боченки и отправляют в Москву, Петербург, Казань и Нижний. Лучшие грибы доставляются из Кологрива и в особенности из посада Парфентьева, который так же славится своими белыми грибами, как напр. Царицын арбузами или Кизляр виноградом. Как Судиславль – центр грибной торговли, так Парфентьев может быть назван центром грибной промышленности: он окружен обширными боровыми лесами на сухом, песчаном грунте; а известно, что на сухой почве грибы бывают плотные в твердые, между тем как в мшарных и болотных лесах они дряблы и ноздреваты. Некоторые Судиславльские купцы имеют из местных жителей коммисионеров для закупа грибов, другие купцы выдают задатки Парфентьевским и прочим крестьянам и заранее заказывают, чтобы они готовили им грибные запасы. Многие крестьяне оплачивают грибами подати и оброки. К сожалению, по недостатку времени, мне не удалось собрать более подробных сведений о здешней грибной торговле и промышленности.

Судиславль считается гнездом костромских раскольников поморскаго толка. Число их в последние годы уменьшилось; они посещают православные храмы, но не приобщаются св. таин. Некогда жил здесь богатый раскольник и ересеучитель Папулин, сосланный по суду за то, что совращал в раскол. Дом Папулина продан с публичнаго торга и новым владельцем своим разобран до основания, так что и следов его теперь почти не осталось. Папулин вел самую строгую, безбрачную жнзяь. В его доме укрывались раскольники и бродяги и будто бы делали фальшивую монету. Он выходил иногда, как разсказывают городские жители, на улицу с кошельком, наполненным деньгами, и раздавал нищей братии по 5 и по 10 р. ас. на человека, без разбора, кто бы ни были нищие, православные или раскольники. После ссылки Папулина, посад Судиславль обращен в заштатный город; с тем вместе учреждена в нем градская полиция и открыто приходское училище.

В городе до 15 каменных домов; строения вообще хороши и содержатся опрятно. Против большаго гостинаго двора, на площади, бывает ежегодно, 24 июня, в Иванов день, многолюдная и оживленная ярмонка. На выезде к г. Галичу, по продолжению главной улицы, тянется длинный ряд закоптелых кузниц, а отъехав с версту, надо подниматься в гору, с которой весь город и его две каменныя церкви видны как на ладони.

В окрестностях Судиславля много барских усадьб; все крестьяне господские и по большой части издельные; обыкновенный в здешних местах оброк в господских имениях, от 15 до 25 р. с. с тягла; сверх того крестьяне отправляют несколько рабочих дней в году и подают известное число аршин новины (узкаго холста).

От Судиславля до следующей станции в большом торговом селе Воронье – 21 верста. По дороге, извивающейся малолесными местами, только три жила; кое где подходят к самой дороге молодыя поросли, да по окрайнам и межникам полей, глубоко занесенных снегом, тянутся заувеи, т. е. длинныя и узкия полоски кустов и деревьев, которыя служат живою изгородью между полями. Обыкновенно, снег, сдуваемый с полей, ложится навесами к заувеям, вследствие чего весною, на этих местах, он долее держится, чем на местах открытых, и замедляет всход хлебов, которые иногда и пропадают здесь от чрезмерной и продолжительной сырости.

В селе Воронье, принадлежащем 17-ти помещикам, считают до 1000 душ. Крестьяне очень зажиточны. Они ведут большой торг холстом, полотнами, коровьим маслом, но в особенности хлебом, скупаемым по усадьбам. Один крестьянин помещика Дмитриева имеет в селе завод сальных свечей и торгует более чем на 10,000 р. с, но еще богаче его брат, по ремеслу обручник, имеющий в Москве большое заведение и занимающийся подрядами. Здешния бабы известны как хорошия, неутомимыя пряхи: оне ходят осенью по деревням и усадьбам для обделки льна и называются в народе Воронками. Вознаграждение за работу они получают деньгами и льном.

В описании Костромскаго наместничества, составленном, в 1792 году, Костромским директором домоводства полковником Васьковым (* Это описание, в рукописи, за подписью г. Васькова, представлено мною в Императорское Географическое общество) сказано, что село Воронье, состоявшее вместе с Судиславлем в Буевском уезде, отличалось и в то время торговой деятельностию: на двухдневную ярмонку 12 и 13 июня съезжалось тогда от 2 до 3 тысяч народа, приезжали купцы и мещане из Галича, Буя и Судиславля с шелковыми, бумажными, набойчатыми и гарусными материями и другим красным товаром, а крестьяне привозили сюда для мены и продажи свои рукоделия: холсты, узкия сукна, шапки (из села Молвитина), мелкую деревянную и глиняную посуду, лапти, железныя поделки, съестныя припасы, и проч. Всего товару привозилось примерно на 10,000 р. ас. На еженедельные торги, по субботам, крестьяне пригоняли скотину, доставляли лесныя произведения и пр. В настоящее время торговая деятельность не изменила своей направленности, но сделалась обширнее. По субботам сюда приезжают отовсюду купцы и торговые крестьяне. В селах Молвитине Буевскаго уезда, Колшеве Кинешемскаго уезда, но преимущественно в Воронье, лежащем на коммерческом тракте, соединяющем означенныя два селения, на осенних торгах бывает значительный пригон гуртов рогатаго скота, который скупается даже Ярославскими мясниками. До Крымской войны четверть овса стоила здесь 3 р. 50 к. в 5 р. ас. (* В народе, как известно, не только по деревням, но и в уездных городах, и по сие время продолжают вести счет на ассигнации), а в 1857 г. цена поднялась до 6 р. 50 в. ас. (**Теперь она возвысилась до 2 р. 25 к. и даже до 2 р. 50 к. серебр.). Скупщики — кулаки возят отсюда хлеб на волжския пристани, именно в Плес и Кинешму, а также на фабрики в шуйский и вязниковский уезды. Сюда приезжают купцы и прикащики даже из Петербурга и Москвы и скупают холсты, полотна и коровье масло. В селе есть постоянныя лавки с фарфором, виноградными винами, красным и даже шелковым товаром, словом, что в Судиславле, то и в Воронье. Жаль только, что народ здешний, против соседей, озорниковат и груб. Теперь в Воронье стало смирнее, а прежде, говорят, зачастую случались разбои. К ночи, проезжие или не доезжали или проезжали Воронье, а в нем на ночлег боялись останавливаться. Бывало, под окном кричат: режут!, а никто на крик и не выглянет. Воронцы и теперь ни за что друг друга не выдадут и скорее готовы идти на ложную присягу, лишь бы выручить своего брата из беды.

На всем пространстве от Костромы до Судиславля и Кинешмы леса значительно изведены; оттого хлебные поля здесь, по большой части, не загораживаются и крестьяне нанимают пастухов для своих стад. В северных и восточных лесистых уездах, напротив того, поля непременно загораживаются, а стада и табуны пасутся без всякаго надзора.

От Воронья следующая станция деревня Жарки, 23¼ версты. На первых четырех верстах два жила; дорога безлесная и места ровныя; потом тянется лес до господской деревин Павиной, вслед за которою и станок, куда мы прибыли уже в сумерки. Почти у самой поскотины (околицы) передовая лошадь испугалась двух волков и круто шарахнула в сторону; за нею повернула вся запряжка; кибитка кувыркнулась чуть не вверх полозьями и завязла в глубокий снег, так что ее с трудом вытащили вместе с лошадьми на дорогу. Едва проехали мы несколько сажен, – опять таже история; волки не испугались криков, которым мы хотели отогнать их. Из предосторожности ямщик сел верхом на передовую лошадь; мой слуга взял возжи, и так мы доехали до станции.

Здешний смотритель был прежде на Ивановской станции, между Парфентьевым и Кологривом. Тамошний народ, по его разсказам, серый, лесной, ленивый, впрочем уступчивый и покорный; бабы до того дики, что прячутся от проезжающих. Bся работа лежит на бабе, а мужик зимою будто бы греется только на печи; особенно кто работал в городе да пришол домой на побывку, тот и не притронется за дело. Мужикам лень даже обмолотить разом весь хлеб, а как понадобится хлеб на еду или на пиво, то и обмолотят овин или два, потом опять на бок, а там, чрез несколько времени, помолотят еще и опять на бок. Не только мужики, бабы, но даже мальчишки большие охотники до хмельнаго пива, которое варят в глиняных двухведерных корчагах и пьют в больших деревянных или медных братынях (ендовах, ковшах). Они до того напиваются, что все тело раздует, даже пальцы, распухнут н одеревенеют. Опьянение от пива гораздо тяжелее, чем от вина. Впрочем теперь, как говорят, пиво уже не в прежней чести и ему стали предпочитать кабацкое вино. Самое любезное для них дело – ездить на праздники из деревни в другую и по очереди угощать друг друга. Каждая деревня имеет свой праздник, кроме храмоваго или приходскаго, и праздничанье продолжается три-четыре дня сряду. Кроме деревенских и приходских праздников, празднуются 17-го августа, в день Св. Фрола и Лавра, так называемыя лошадинныя имянины, а в день Св. Власия коровьи имянины. На эти дни поселяне сводят лошадей и коров в приходския села и в те деревни, где есть часовни для окропления их св. водою. В тамошннх лесах много медведей, на которых, заключил станционный смотритель, смахивают и жители.

Жарки, деревенька из 30-ти дворов, стоит на берегу речки Тебзы, впадающей в р. Кострому. В Тебзе много рыбы, но ее не ловят, потому что дно речки наполнено коряжником и берега обрывисты. Деревня построена на низком месте и окружена топким кочкарником и кустами. В весеннюю водополь сюда налетает много птицы: журавли, гуси, утки и всякая мелкая болотная дичь проводят здесь лето и имеют взводы (выводки). Есть также и лебеди; но эта птица здесь не остается, а посидит неделю, другую, да и потянется к Тотьме.

В Жархах самое волчье место. Зимою волки смело бродят около дворов, но людей не трогают, а выжидают собак: стоит показаться на улице какой нибудь жучке, чтоб бедняжка попала на волчий зуб. Лет пять назад, на самый новый год, чрез деревню пробежала так называемая волчья свадьба из 12-ти волков. Мужики приняли это за дурное предзнаменование, но, к счастию, год прошел благополучно. Они твердо уверены, будто в здешних болотах и лесах водятся лешие, которые кричат особенным голосом, так что крнк лешаго тотчас можно отличить. У филина, говорят крестьяне, совсем другой крик: он укает и кричит глуше, а леший кричит часто и звонко: «ау, увяз!», то крикнет под самым ухом, а никого не видать, то вдруг голос его отдается будто верст за пять. Лешие кричат больше в водополь. Они охотнее водятся там, где есть колдуны, потому что нечистому приятнее быть поближе к своему человеку. В Воронье спокойно тем, что совсем нет колдунов; а где они на беду завелись, там на свадьбах их всегд первое место, передний угол: где отец посаженый, там и колдун, а нето разсердится, – тогда берегись.

– Да проучить бы вам колдуна, заметил я разскащику.

«Как бы не так, попробуйка дотронуться до него, так не рад будешь и жизни. Колдун и под наказанье подставит за себя другаго; с виду будто и он, будто человек, а выходит, что это только так видится».

Строения в Жарках хорошия, но на жилыя избы лес идет далеко не такой крупный, какой употребляется в деревнях Кологривскаго уезда. В здешних местах и за деньги не найти матераго лесу; что здесь идет на избу, говорят мужики, то в Кологривских деревнях идет на анбарушки, да на всякия другия холостыя строения. От Костромы вплоть до Жарков главные крестьянские промыслы извоз и пряжа, которою занимаются не только женщины, но и мужики; бородатые старики сидят за прялками; только пряжа их погрубее женской. В Жарках, а также в селе Холме, в Пронине, Черняеве, Коле, и других соседних одновотчинных деревнях помещиков Горяинова и Чагина, крестьяне живут гусашничеством. Из 600 душ, составляющих эту вотчину, половина живет в Петербурге в малярах, но более в гусашниках.

–Что это за гусашники спросил я; никогда о таком промысле не слыхивал.

«Чай видали вы в Питере у купцов, в лавках и в кладовых, котов большущих, откормленных; для этих то самых котов мы покупаем на бойнях бычачьи гусаки и кормим их этими гусаками, оттого и зовемся гусашниками, а в Питере нас зовут кошачьими мясниками. Это дело, сударь, важное, продолжал разскащик, старичок, давно уже живший на покое в деревне и долгополым сюртуком своим на крючках, учтивою речью и приемами напоминавший городских лавочников; – этим делом вся наша волость кормится. Наш брат, даром что в таком захолустье, а все мы народ бывалый, живем Петербургом. Там, всякий молочной лавочник нас знает. Известное дело, что купцу, где бы там ни было, на Апраксином ли, на Щукином ли, в Милютиных, в Гостинном ли дворе, в мелочной ли лавке нельзя без кота; кот бережет товар от мышей да от крыс; за то купец бережет и холит своего кота; вот от этого самаго и завелся наш промысел. У каждаго гусашника есть свои места, которые он всякий день с самаго утра и обходит. Если парень смышленый да расторопный, то столько у него мест и столько надо ему кормить котов, что иной держит себе в подмогу по два да по три мальчика из нашей же волости. Летом, гусашник таскает провизию на голове, на легоньком лотке, а сам в фартуке с поварским ножом за поясом; зимою он возит ее на салазочках. На лотке разложены на бумажках, порциями, сырые гусаки, искрошенные на мелкие кусочки; порции бывают разныя: есть в 1½, 3 и 5 к. с. У гусашника в запасе и вески, на случай если прикажут взвесить порцию. Придет гусашннк в лавку ила на дом к купцу, оставит порцию, какую где следует по уговору с хозяином, и идет далее; каждое утро надо ему обойти все места, а получает он разом за неделю или за месяц. Это дело такое, что с одним лотком можно выручать бедно по целковому, а не то и по 2 р. и больше в день, смотря по тому, у кого сколько котов, да еще какая цена гусакам. Была им цена 25 к. с., а теперь, говорят, не купить гусака и за трехрублевый (75 к. с); летом гусаки завсегда дороже, чем в зимнюю пору. Как ни меняется цена на гусаки, а порции все в одной цене, так что когда цена гусакам поднимается, тогда в потере только наш брат гусашник. Когда гусашнику понадобится в деревню на месяц или побольше, то он прежде обойдет свои места и скажет хозяевам: «вот так и так, я ухожу в деревню, а для вашей милости поставлю за себя вернаго человека, только вы напредки, как приду обратно, меня не оставьте». Купцам какая надобность задерживать мужика: они, само собою, соглашаются, а гусашник передает дело земляку и получает с него за это рублей до 30 ассигн. в месяц. А как вернется гусашннк в Питер, так и берет назад свои места без всякаго спора, потому что так издавна между ними ведется. Прежде чем быть хозяином, надо пробыть в работниках годика три, пожалуй и четыре, без всякой платы, служи да угождай хозяину, чтоб он потом тебя наградил, да выстраивай места и привыкай ко всяким обычаям; а потом, у своего ли хозяина у другого ли гусашника, можно скупить места, коли своих на прикате мало, только за 30-ть целковых не купить большаго дела. Сдают гусашники места по болезни, или по какому другому случаю, бывает и так что иной и хорошо бы повел дело, да от своей дури опонкрутится, то есть значит – запьет, али в деревню вытребуют парня за то, что оброку да податей не платит; али придет кому очередь в рекруты. Иной продает свои места рублей за 500 ассигн.

От Жарков до г. Галича 24¼ версты. На этом разстоянии две деревни и одно село. От Жаркова дорога идет сначала гатью, по болоту, на 3½ версты; потом по ровным и отлогим местам до деревни Черняевой; отсюда до самаго Галича, в виду дороги, непрерывный лес, подступающий местами к самой дороге. Почва глинистая.

В глухую полночь приехал я в старинный Галич, о котором есть поговорка: «Костромицы в куцу, Галицане врознь». Полковник Васьков сообщает о Галиче следующия сведения: город расположен на юговосточном берегу Галицкаго озера, представляющего водную площадь в 50 квадратных верст и имеющаго 14 верст в длину и 4 ½ версты в ширину. Город стоит на покатом к озеру берегу и окружен холмами; против него, чрез озеро, виднеется высокий северный берег и блестят кресты Новозаозерскаго монастыря, основаннаго преподобным Авраамием в XIV столетии. В Галиче, в 1792-м году, числилось жителей (между которыми, также как и теперь, много раскольников) 1824 д. муж. и 1928 жен. п.; храмов приходских 10, кроме того собор и монастырь Николаевский Староторжский; домов считалось 873, лавок 278, заводов кожевенных 4, скорняжных 5, кирпичных 5, гончарный 1, солодовень 4. На северо-восточной окраине города замечателен высокий холм, окруженный старинным земляным валом; на этом холму, говорят, стоял княжеский терем. Видны еще следы другаго землянаго вала, окружающаго соборный храм Преображения Господня и находящагося на югозападном конце города, на левом берегу оврага, по дну котораго пробегает речка Кишма, пересекающая город и впадающая в озеро, которое славится снетками и, в особености, чрезвычайно крупными ершами. Когда в Костроме подует северовосточный холодный ветер, сопровождаемый по большей части дождем, то говорят «потянул ветер от ершей», т.е. от Галицкаго озера.

В торговые дни, по понедельникам и по четвергам, крестьяне привозили в город хлеб, мясо и другие съестные припасы, дрова, лесной товар, кожи и пр. Городские жители торговали в городе и возили в Москву, Ярославль, Кострому, на Макарьевскую, Кинешемскую и другия ярмонки мягкую рухлядь, меха, сало, сырыя кожи, рыбу здешняго озера, сухую, свежую и мороженую, крашенину и кожи, выделанныя из сырых шкур, закупаемых в уезде и привозимых из Вятской и Казанской губерний. Главные предмегы торговли были мягкая рухлядь и озерная рыба. Галич был известен искусными серебрениками и медяниками, занимавшиеся выделкою пуговиц, ожерельев, серег и других мелких женских украшений: виноградное вино доставлялось сюда из Архангельска, а галантерейныя вещи и шелковыя материи из Москвы и Макарьевской ярмонки. Товару привозилось в город на 390,000 р., а вывозилось, по свидетельству г. Васькова, на 100,000 р. ас.

Сравнительно с тогдашним положением города, в настоящее время только население увеличилось одною третью, а все остальное почти не изменилось: неподвижное староверство и невежество не дают ничему хода. По сведениям, изданным Министерством Внутренних Дел, видно, что в 1856 году числилось в городе: церквей вместе с собором 18, домов 878, лавок 108, жителей 2801 д. муж. п. и 3064 жен. В соборе Преображения Господня есть чудотворная икона Богоматери; из 17-ти приходских церквей самая древняя – церковь Богоявления; на торговой площади, с чудотворным образом Богоматери Иерусалимской. Монастырей в городе два: мужской – Св. Паисия и на берегу озера женский, Николаевский, с чудотворною иконою Св. Николая. В городе есть несколько кожевенных заводов и прекрасная замшевая фабрика с мастерскою замшевых перчаток. Купец, основавший эту мастерскую, выписал из Франции отличнаго перчаточнаго мастера, который занимается кройкою и наблюдает за шитьем мастериц и работников; словом, перчаточное заведение держится исключительно искусством и распорядительностию иностраннаго мастера, а купец – как это сплошь и рядом бывает в России, – участвует в предприятии только своими капиталами, a вовсе не знанием. Говорили будто иностранец, которым держится все дело, намерен с ним разсчитаться. Если это случится, то заведение непременно разстроится, а может быть вовсе будет закрыто. Скоро ли наступит то время, когда купцы и фабриканты убедятся, что для торговаго и промышленнаго дела не довольно удачи, оснаровки и капитала, но что необходимо, сверх того, и знание, без котораго мы будем всегда как бы недоросли, в чужих руках, и всегда будем зависеть от иностранцев.

Кожевенные и салотопенные заводы в городе и окрестных деревнях истребляют здешние леса, а потому лесной материал в 1857 году стоил в Галиче дороже, чем в Костроме; так на пр. сажень березовых дров, стоившая в Костроме 90 к. с, продавалась в Галиче по 1 р. и даже по 1 р. 15 к. с. – Таковы были цены на дрова в Костроме и Галиче в 1857 году; но с 1859 года, в следствие быстраго распространения в Костроме и окрестных местах заводской деятельности, – дрова и здесь значительно поднялись в цене: в 1860 году сажень березовых дров стоила 2 р. 25 к. с.

Из Галича до станции Кокорюкиной 25½ верст, я ехал первыя 12 верст зимнею дорогою, по гладкой, ледяной поверхности Галицкаго озера. Здесь мне безпрестанно попадались на встречу возы с корьем и дровами, следовавшие в село Шокшу близь Галича. Многие жители этого села, которое, говорят, богаче города, торгуют в Петербурге. В селе 5 или 6 кожевенных заводов; на малых заводах выделывается до 20,000, а на больших до 100,000 пудов кожевеннаго товара, который отправляется в Петербург на казенныя поставки.

Кокорюкино, деревня из 15 дворов, помещика Лермонтова, окружена лесами, обилующими дичью. Крестъяне промышляют ружейною охотою, но более ловлею на силки тетеревей, рябков и другой лесной птицы. У инаго крестьянина насторожено по деревьям 1000 и 1500 силков; раза три в неделю, хозяин обходит силки и снимает удавленную в силках птицу. Пара рябчиков стоит здесь от 6 до 7 к. с. Крестьяне, живущие по направлению к Чухломе, мало промышляют силками, но предпочитают ружейную охоту: они стреляют рябчиков на овсе. Убитая птица всегда дороже удавленной.

Здесь водится много всякаго зверя, особенно волков. Однажды, сказывал ямщик мой, он возвращался с двумя товарищами, после обедни, из соседняго села, домой; надо было им проходить мимо лошадиной падали, лежавшей возле самой дороги. Каково было положение наших парней, у которых не было в руках ни дубинки, когда они увидели на падали десяток волков. К счастию, волки, завидев с своей стороны мужиков, тотчас отошли от падали и сели вдоль по доpoге рядком, и ребята, как ни в чем не бывало, миновали благополучно кровожадных животных.

Кокорикинские крестьяне проживают в Петербурге и других городах в каменьщиках, плотниках и малярах; некоторые занимаются даже подрядами или живут в прикащиках. Кокорикинския бабы, заметил мой ямщик, не уступят мужикам ни в какой полевой работе; они и пашут и сеют и молотят.

Отсюда, до станции Сидоровой, 29½ верст, и на этом разстоянии я сосчитал 12 придорожных деревень и одно село Бушнево. Это село почти на полдороге и в 25 верстах от Чухломы. Оно издавна славится торговою деятельностию: еще во времена г. Васькова, сюда съезжалось по пятницам, на еженедельные торги, от 1500 до 3000 торговаго народа из Чухломы, Парфентьева, Галича и пр.; купцы, торговавшие с Архангельским портом, особенно прикащики братьев Юдиных, привозили сюда не только красный крестъянский товар, но даже шелковыя заграничныя материи и меняли их на ветлужския рогожи, хлеб, сырыя кожи и пр.

Бушнево состоит из 14 двух-ярусных отлично выстроенных из крупнаго леса изб, крытых скалою, и двух больших рядом стоящих каменных церквей, обнесенных, вместо ограды, рядами лавок, составляющих правильный четверосторонник, по углам котораго возвышаются кирпичныя островерхия башенки. Эти ряды открываются только по пятницам в торговые дни.

«Эво, какие повыстроили себе купеческие дома!» сказал ямщик, приударив лошадей, чтоб пронестись вихрем по улице и указывая кнутом на огромныя избы с пестрорасписанными ставнями и широкими, на городской лад, крыльцами. «В Бушневе, продолжал он, крестьян мало, всего три избы, а в остальных живут кутьичи: вот эти три дома поповские, эти – дьяконские, а в других, которые поменьше, причетники. Здесь три священника, два дьякона и всем им хорошо, сыто. По пятницам собирается здесь много народа, торговля идет живо и веселье большое бывает: вот и качели на площади».

Это замечательное село, обитаемое, как выразился ямщик, кутьичами, – расположено на возвышении. При выезде из села дорога спускается под гору, к реке, на другом берегу которой видна богатая, новая деревня Спирдова. Крестьяне этой деревни жили прежде в Бушневе; но потом, для удобства, перенесли строения ближе к реке. Спирдово, превосходное, по наружному довольству крестьян, селение, еще недавно принадлежало помещику Т***: оно выкуплено у него бывшим его бурмистром, которому по cиe время крестьяне выплачивают выкупную сумму. Дом этого бурмистра стоит на берегу реки, отдельно от прочих крестьянских cтроений, и отличается щегольскою постройкою на купеческий лад; наружные стены выкрашены зеленою масляною краскою, а крыша красною.

За Спирдовым оканчивается чухломский уезд и начинается северовосточный, малонаселенный и лесистый уезд – Кологривский.

Большия дороги Костромской губернии обсажены широкими аллеями из старых ветвистых берез. Эти безконечныя аллеи тянутся почти непрерывно; в летнюю пору оне служат защитою для пешеходов, но для проезжающих совершенно безполезны и занимают много места. Явно, что земля ни во что не ценилась в то время, когда проводились почтовые тракты. Зимою, по аллеям набиваются сумёты снега, а в осеннюю ненастную погоду дождевая вода держится между деревьями и всасывается в почву, местами песчаную, местами глинистую и суглинистую. Дорога, разумеется, нигде не укатана, не усыпана щебнем, изрыта во всех направлениях глубокими колеями, наполненными жидкою грязью, к покрыта кое где огромными лужами, которые иногда не высыхают в продолжении целаго лета и в которыя колеса уходят, местами, выше ступиц. Очень часто ямщики съезжают с мучительной дороги и едут стороной, целиком, нередко по вспаханным полям. В 1854 или 1855 году, исправник М***, в ожидании проезда начальника губернии согнал крестьян на дорогу, в самую рабочую летнюю пору, когда, как говорится, «день за месяц отвечает и заставил народ сдирать с дороги дерн, очищать канавки и подравнивать дорогу, засыпая ее глинистою землею. «Так поправили дорогу, заметил мой ямщик, что с тех пор, осенью и проезда нет по Чухломскому уезду. Какая же это поправка, только грязи понакидали. Дерн еще кое-как попридерживал землю; а теперь вся она расползлась. А еще барин, исправник; сколько народа даром перемучил. Вот в Галицком и Кологривском уездах, где дорогу не поправляли, там все посноснее: ехать можно; трава растет, так она и связывает землю; а здесь, осенью, просто лошадиная смерть».

На сидоровскую станцию я прибыл под вечер. На встречу мне вышел на крыльцо, с фонарем в руке, красивый стройный парень, лет 17. В сенях стоял большой самовар с длинной трубой из листоваго железа и гудел тоненьким, жалобным голоском.

«Не угодно ли чаю», спросил услужливый провожатый, отворив дверь в светлую, чистую горницу. Из-за перегородки вышел содержатель станции, здоровый, высокий крестьянин, с чертами лица чрезвычайно умными, красивыми и серьезными. По осторожному его разговору видно было, что он знает гораздо более того, что позволяет себе высказывать. Парень, вышедший на встречу, был старший его сын и весь в отца. Трое белокурых, румяных и востроглазых мальчиков забрались на полати и, подпираясь локтями, поглядывали то на меня, то друг на друга; хотелось бы им похохотать и порезвиться, да боялись отца; посмотрят друг на друга, начнут смеяться и вдруг притихнут.

Начиная от Сидорова к Кологриву и далее, до большаго Вятскаго тракта, почтовых лошадей держат только по одной паре на каждой станции, исключительно для почты; а проезжающие, хотя бы с казенными подорожными, ездят на обывательских. Здешние крестьяне, лет шесть тому назад, сняли станцию и обязались возить земскую полицию и проезжающих по подорожным, за обыкновенные прогоны, т. е. по 1½ к. с. с лошади за версту; но с вольных проезжающих они берут дороже, напр. по 2 коп., а с богатых купчиков или с тех кто не торгуется с ними, по 2 ½ к. (* В 1860 году поверстная плата, по всем без исключения трактам, назначена по 2½ к.с.)

«Бывало, сказывал хозяин, по вашему вятскому тракту было больше езды и на станциях держали по нескольку троек, а с тех пор, как оставили по паре лошадей – совсем мало проезжающих. Прежде, в неделю, все два, три помещика непременно проедут. Господа живали в своих усадьбах, оттого и езды было довольно. А вот, с той самой поры, как началась крымская война, во весь месяц проедет, пожалуй, только один проезжающий по подорожной. Нонче многие помещики поразбрелись из своих усадьб в разныя места, теперь едет в имение не помещик, а управляющий; оттого и гону меньше; мы смекаем, что, видно, господ вызвали на службу».

Сидорово принадлежит графу Дмитриеву-Мамонову, который безвыездно живет в Москве.

В Кологривском уезде крестьянския строения большия, из краснаго 7 и 8 вершковаго леса 4-х-саженной длины. Жилая изба, очень часто с шестью и даже семью большими окнами на улицу, – покрывается высокою тесовою на березовой скале крышею; в подполье, с волоковыми окнами, содержатся овцы, а над подпольем жылыя горницы. Иногда, и в нижием ярусе, вместо подполья, устроиваются чистыя жилыя горницы с большим окнами, и тогда изба называется двужильною. В верхний ярус ведут две лестницы: одна наружная, с улицы или с двора, а другая внутренняя, соединяющая подполье или нижнее жилье с верхним ярусом. Если жилая изба имеет на улицу только один сруб в три или четыре окна, то в одной связи с нею и одних с нею размеров, а иногда и шире и выше, пристраивается по главному, выходящему на улицу фасаду, вплоть к жилой избе, крытый двор, под особою высокою крышею и с широкими на улицу воротами, над которыми вырублено иногда оконце, принадлежащее холодной немшоной светелке, служащей для хозяев ночлегом в летнюю пору, когда в горнице жарко или много мух. Эта прохладная светелка с единственным над воротами окошечком, устраивается обыкновенно на повети, на бревенчатом или жердяном стланнике. Некоторые крестьяне не делают светелки, а держат на повети сено и солому. Избы строятся и таким образом, что на улицу выходят два сруба, так что передний фасад, нередко двужильный, состоит из 6 или 7 окон в каждом ярусе. Эта изба, обращенная на улицу широкою стороною, отличается высочайшею односкатною крышею; на фронтоне, над окнами верхняго этажа, вырубается дверь и выводится балкончик. При таких избах, двор пристраивается не с боку, а сзади, и крыша двора подводится под крышу избы. Если мужик сам выронит, т. е. вырубит и сам вывозит лес, то одна только плотничная и печная работа такого жилья стоит дороже 100 руб. сер.

Не доезжая 7 верст до дер. Сидоровой, начинается дремучий Парфентьевский бор. Он тянется непрерывно 35 верет и кончается в 10 верстах за посадом Парфентьевым. По этому бору, который называется Парфентьевским волоком, пролегает торговый и почтовый тракт.

От д. Сидоровой до г. Кологрива 90 верст и из них более чем на 70 верст дорога идет густыми, темными лесами, отделяемыми небольшими открытыми пространствами. За Парфентъевским волоком следуют волок Ивановский и Костылиха, на 16 верст, и волок Кологривский на 27 верст. В этих обширных лесах водятся медведи, олени, куницы, лисы и другие звери. В лесной глуши, изредка, попадаются по дороге деревни. Между Сидоровым и Парфентьевым, на 18 верстах, в самом волоке, есть три маленькия деревни; но далee к Кологриву придорожных деревень, построенных в лесу, если не ошибаюсь, только две; остальныя селения расположены на открытых местностях, в промежутках между волоками. Однообразие темнаго бора невольно располагает к тоске; едешь, и как будто конца нет дремучему бору; земля покрыта глубоким снегом; тишина мертвая, только гудит колокольчик да скрыпят полозья.

Из всех названных мною лесов, Парфентьевский бор славится плотным качеством сосны и отличными грибами, для закупа которых приезжают сюда купцы из Судиславля и других городов. Так как бор стоит на песке, а моховых мест и ельника почти нет, то здешние белые грибы и рыжики отличаются своим превосходным качеством: лучше их нет в торговле. Цена грибам зависит от их урожая и от того, в какое время года являются покупатели. В самую грибную пору, фунт свежих белых грибов стоит в Парфентьеве 6 и 7 коп. сер., a cyxиe грибы покупаются скупщиками, из первых рук, от 13 к. до 25 к. с. за фунт. Парфентьевские грибы отправляются преимущественно в Казань, Петербург и Нижний; в Москву требуются в небольшом количестве только белые грибы и рыжики. Некоторые здешние торгаши, скупая грибы у крестьян, продают их в своем посаде приезжим купцам. Один мещанин вздумал попытать счастия и сам повез грибы в Петербург на продажу; но он проторговался, и с тех пор никто из здешних боязливых, мелочных торговцев не решается повторять эту попытку.

Кологривский волок, по качеству леса, хуже Парфентьевскаго. Хотя и он боровой, но перемешан местами с ельником; притом кологривская сосна ростет не на сухой и песчаной почве, а на мшарнях. Почва и порода леса имеют, без сомнения, влияние на качество и породу грибов. В сухих боровых лесах ростут лучше белые грибы, рыжики и черные грибы или боровики; те же самые грибы, ростущие в сырых борах и ельнике, гораздо хуже и слабее; так напр. елевый рыжик бывает всегда дряблый и тонконогий, а боровой, напротив, твердый и на плотном, коротком корешке. По этому то свойству лесa и почвы, Парфентьевские грибы несравненно лучше Кологривских. Отличнейшие белые грибы собираются около самаго Парфентьева, верст на 10 к Галичу и на 5 к Кологриву, именно там, где на сухом песке ростет самая чистая и не кривоствольная сосна; но лучшее урожайное место и где грибы превосходны, – возле села Матвеева. В Кологривском волоке вовсе нет масляников; за то, по березникам, есть грузди, а в осиннике – целик и волнушка, называемые серыми грибами (* Заметим кстати, что осина, подобно липе, ростет обыкновенно на сырой, слабой почве). В Парфентьевских лесах, наоборот, много масляников, но вовсе нет груздей и серых грибов. Вообще, в ельнике и березнике водится белый гриб; в сосняке – боровик, боровой масляник и рыжик; по березнику собирают целик, масляник и волнушку; в осиннике и липе (липы вовсе нет в Кологривских лесах; она показывается южнее, именно в Ветлужском уезде) – грузди. Здешние крестьяне, постоянно занимающиеся грибным промыслом, знают подробно в каких местах и в какое время года собираются грибы; словом, они могут сообщить много сведений для естественной истории грибов; к сожаленю, я не имел случая говорить с грибопромышленниками и сообщаемыя мною весьма поверхностныя, а может быть и не совсем точныя заметки получены от ямщиков. В последние два года, именно в 1855 и 1856 годах, были вообще неурожаи на грибы, а потому и цены на этот товар поднялись. Самые ценные в торговле грибы – белый, потом рыжик и груздь; за ними следуют боровики или черные грибы; серые грибы далеко не имеют той цены, а масляники – еще дешевле.

До учреждения в 1778 году Костромскаго наместничества, Парфентьев был уездным городом. Он стоит на левом берегу р. Неи, в самой глуши дремучаго бора. Этот беднейший посад состоит из 80 или 90 почерневших от старости деревянных домов и лачуг с двумя каменными и одною деревянною церквами. Жителей мужескаго пола менее 300 д. Мещане и купчишки (так величают ямщики 5 или 6 здешних купеческих домов 3-й гильдии) только тем и перебиваются, что переторговывают на посаде съестным и кое какою мелочью, скупают у мужиков всякую всячину на еженедельных торжках по четвергам и продают потом то, что ими приобретено, заезжим купцам. Крестьяне привозят лисьи и беличьи шкуры, сало, скотину, мед, лен, грибы, хлеб, шерсть, холсты, 8-ми-вершковыя крестьянския сукна, деревянную посуду и другия деревянныя изделия. Парфентьевские торговцы, обыкновенно, сами возят звериныя шкурки, cкотския сырыя кожи и корье на кожевенные и скорняжные заводы в Галич и Шокшу; другие товары возят, частию, в Галич и Чухлому, а частию сбывают в самом посаде на ярмонках: Макарьевской, 25 июля, и девятой – в 9-ю пятницу после пасхи. Стечение народа в ярмарочные дни бывает, говорят, до 5000. До 1857 года, мясо продавалось здесь по 70 и по 80 к. сер. за пуд; сажень сосновых дров стоила 70 к. сер.; заметим для сравнения, что в то же самое время, в Костроме, обыкновенное мясо покупалось, осенью, по 70 к. с. за пуд, а пуд лучшей черкасской говядины стоил от 1 р. 60 к. до 2 р. 40 к. сер.; теперь, постоянная цена простаго мяса в Костроме от 3 р. 50 к. до 4 р. с. за пуд, т. е. в пятеро дороже прежняго. При начале крымской войны, когда потребовались Петербургу для продовольствия войск, в большом количестве съестные припасы, по здешнему тракту потянулись из Вятской губернии, зимним путем, безчисленные обозы с мерзлым мясом, которое купцы или капитальные крестьяне скупали на местах по 2 р. ас. за пуд, а продавали в Петербурге по 2 р. сер. Многие, даже небогатые мужики, были в то время свою скотину на мясо и сами возили его в Петербург.

Здешний народ, как в посаде, так и по деревням – смирный, простой и охотник праздничать. Всю масляную, первые три дня пасхи и храмовые праздники, словом, дней пятнадцать в году, мужики ездят гурьбой из деревни в деревню на хмельное пиво. Приедет напр. мужик из деревни в другую к знакомому, да навезет с собою не только родных и свойственников, но и гостей, часто вовсе незнакомых хозяину; хозяин с xoзяйкою встречают приезжих с поклонами и всех угощают, никого не обносят: токов обычай. Наберется напр. в избу человек сорок, надо на них ведер 10 пива, вина ½ ведра или ведро, да всякаго угощенья: лапши, киселя, рыбы, мяса, пирогов. Поедят, попьют приезжие гости, потом, вместе с хозяевами, сядут в сани или телеги, да и поскачут во всю люшадиную прыть, с песнями, колокольчиками и бубенчиками, в другую деревню или село, где одновременно празднуется престол. Они привязывают к лошаденкам своим, для украшения, гривы и челки из конскаго белаго волоса. На храмовые праздники сбираются обыкновенно со всех окрестных селений попраздничать не только у крестьян, живущих в том селе, где престол, но и у батюшки (приходскаго священника) и у всего причта.

Как ни беден Парфентьев, а в нем две черныя съестныя харчевни и два кабака, что, надеюсь, весьма довольно на 812 городских жителей обоего пола (* 266 мужскаго и 346 женскаго пола. См. Статистическия таблицы Российской Империи за 1856 год), для образования которых, кажется, вовсе нет школы. Дсревенские старосты часто ездят в Парфентьев, как будто по делам, а на самом деле – чтоб покутить. Бывали случаи, что старосты пропивали господский оброк, а иногда и часть подушных.

Парфентьевские крестьяне вообще смирнее и уступчивее Галицких. Проезжий мужичок только завидит кибитку или заслышит колокольчик, – сам сворачивает с торной дороги в рыхлый снег. Если ямщик, по желанию седока, возьмет немого в сторону, чтоб облегчить бедняку проезд, то мужик непременно снимет шапку, низко поклонится и скажет: «спасибо, кормилец»». Здешние мужики, при встречах, всегда кланяются, снимая шапки.

От Парфентьева до Задоринской станции 21½ версты. От посада дорога идет сначала, на 10 верст, Парфентъевским волоком; потом, на 5½ верст, открытое, ровное место, с тремя придорожными деревнями; в отдалении виднеются еще деревни, село и усадьба; на 16-й версте начинается другой волок – Задоринской, который тянется по сю сторону станции на 6-ть верст и по ту сторону на 10-ть верст. Последняя часть волока называется Костылихой. Деревня Задоринская стоит в дремучем лесу.

От Парфентьева вплоть до Задоринскаго волока почва для хлеба плохая: песок да камень. Хлеб сеют на горели или огнище года два сряду; потом это место оставляют в залеж лет на десять, и когда древесныя коренья сгниют, тогда на старой горели сеют хлеб еще раза два без назема, затем надо постоянно унаваживать поле, если не хотят его запустить под лес. У здешних крестьян приходится на тягло от 3-х до 5-ти коров и одна или две лошади. Овец мало, потому что сеном не богаты, луга плохие; да и какая, в самом деле, может быть трава на песке; только и есть порядочные покосы, что около речек. В 1857-м году покосы были везде плохи.

Между Парфентьевым и Кологривом крестьянския строения очень хорошия и больших размеров; часто попадаются черныя избы, которыя многими крестьянами предпочитаются белым, потому что лучше, будто бы, держат тепло. Жители имеют склонность к грамоте; некоторыя грамотные женщины промышляют тем, что обучают по деревням чтению и письму. За выучку читать им платят по 1 р. и по 1½ р. с., а за обучение чтению и письму по 2 р. и по 2 р. 50 к. сер. за каждаго ученика. Детей обучают также и станционные смотрители. Я видел у Задоринскаго смотрителя 6-ть мальчиков, чинно сидевших за длинным столом и старательно писавших с прописей, между тем как смотритель занимался своим делом в соседней комнате.

Деревня Задоринская и большая часть Задоринскаго волока принадлежат г. Граве. Другою частию волока владеет кн. Вяземский. Оба владельца продали лес на сруб Макарьевским крестьянам и получают по 1 р. 25 к. ассигн. с каждаго дерева 5-ти и 7-ми саженной длины. Крестьяне вырубили уже более 10,000 дерев, которыя сплавляются по р. Вохтубе в Нею, потом в Унжу и Волгу до Нижняго Новгорода. По условию, крестьяне платят за вырубку леса из денег, вырученных от продажи в Нижнем.

В д. Задоринской, также по Костылихе места песчаныя, земли неудобной очень много и народу нельзя кормитъся одним хлебопашеством, а потому, с великаго поста, жители уходят обыкновенно на заработки, в Нижний, Питер или занимаются рубкою леса.

В здешних местах, по редкости населения, очень мало сел и приходы так обширны, что одному священнику не управиться; в следствие этого, в некоторых, особенно обширных приходах есть по два и по три священника; церкви везде каменныя, хорошей постройки и содержатся в порядке.

От Задоринской до Ивановской станции 21 верста. Первыя десять верст – Костылиха, и на этом разстоянии, по дороге, вовсе нет деревень. Иногда от почтоваго тракта отделяется торная узкая дорожка, смело врезывающаяся в густой лес и ведущая прямо в деревню, скрывающуюся за лесом не в дальнем разстоянии от дороги. В Костылихе есть болото, верст семь в окружности; и в этом болоте много оленей, которые охотно едят на мшарнях жировиху, т. е. клюкву. В здешних местах бездна ягод: в березниках черница к костеница, а по горушкам, в сосняке – брусница. Поломы и огнища заростают обыкновенно малинником: тут самое любимое место для медведей. Как ни обильна Костылиха оленями и медведями, но здешниe крестьяне вовсе не стрелки и не бьют этих зверей. Костылицкий волок прекращается на 11-й версте и за ним до самой Ивановской станции безлесное и ровное место, усеянное по самой дороге деревнями. На 11-ти верстном разстоянии 6-ть деревень, от трех до десяти дворов в каждой. Под деревнями земля глинистая и мягкая и есть xopoшиe луга; все крестьяне живут хлебопашеством и гораздо зажиточнее Задоринских; на тягло приходится по 10-ти и более коров и довольно лошадей и овец; некоторые крестьяне высевают хлеба до 300 четвериков. На огнищах хлеб сеется без удобрения до 10-ти лет сряду. Зерновой хлеб продавался в 1857-м году по 25 к. с., а мука около 33 к. сер. за пуд. Крестьяне возят на продажу хлеб в Парфентьев и Кологрив. Все деревни здешней округи господския розных помещиков; есть напр. вотчина, душ в 600, г. Куприянова. Приходское их село, с двумя церквами и будто бы с шестью священниками, находится в версте от Ивановской станции; некоторыя деревни, приписанныя к этому приходу, отстоят на 23 версты от села.

Я застал на Ивановской станции двух крестьян куприяновской вотчины, состоящей, по их словам, слишком из 20-ти деревень, разбросанных на большом пространстве. Господа наши xopoшиe, добрые, говорили мужики; мы без запрету владеем и лесом и всякими угодьями, сколько силы хватит, и повинности платим небольшия. Мужик рубит себе лес, им и оброк платит и подушный, а угодья приходятся даром. Сплавляем, мы лесные плоты по Нелше и Унже в Нижний. В прошлом году сплавили тысячи две дерев и взяли в Нижнем по 1 р. с. за дерево. Дерем и бересту и возим ее в Кологрив на деготь. Сажень (кубическая) бересты продается в Кологриве рублей за сорок, а сажень еловых дров копеек за 70 серебр. слишком. Хлеба сеем на тягло примерно 70 – 80 мер, а иной раз и побольше. Вот я, примером сказать, посеял 70 мер, а намолотил 500. Сеем мы и пшеницу; у нас она хорошо удалась на огнищах. У заправнаго хозяина скотины в волю: хоть бы у меня, 5 лошадей, 15 коров, 20 овец; платим с тягла оброк 100 руб. и 130 руб. ассигн. Кто платит 130 р., тот не знает никакой другой господской работы; а кто вносит 100 руб., тот работает нескодько дней в году на господской запашке. В нашей вотчине, на 600 душ, 300 тягол: одни на чистом оброке, другие на полуоброке. Полуоброчники высевают барину 100 четв. В вотчине есть тягол пяток медвежников; тем они больше и живут, что медведей промышляют. Ходят на чернаго вепря (медведя) артелью, человека по три, а случается и одному идти на медввдя. В прошлом году один медвежник убил десять зверей; за каждую шкуру выручил по 20 р. да за каждый пуд сала по 10-ти руб. ас. Живем, не чего Бога гневить, без притеснения, только тем у нас не ладно, что управляющих часто сменяют. Вотчиной нашей управляет теперь немец, человек xopoший. Коли на миру какой спор или несогласие, – тотчас к немцу: он разсудит, пожалуй, лучше своего брата и справедливость всю, как надо, соблюдет. Вина пьют по нашей вотчине немного: этим баловством не занимаются; барин не позволяет. На масляной выйдет на тягло, пожалуй с четверть ведра, и полно. В первые три дня масляной самое большое гулянье, в четверг и пятницу хоть и пыот, да уж поменьше, а в субботу нельзя: батюшка поп не велит да и старики начинают молиться. В году выйдет много ведро вина на тягло, значит 3 р. сер. с тягла на вино, да пива выйдет ведер 20-ть; из двух мер хлеба мы варим пять ведер пива. В вотчине нашей жить можно: оброки небольшие в порядок есть. Нет у нас тяжелее времени, как отдача в солдаты. Как придется ставить рекрута, тут плачь по всей деревне. Знаемое дело: кому не будет тяжело, как скажут: довольно мол сидел на печи: слезай, брат, с полатей да прощайся, может, на веки, с отцем с матерью».

От Ивановской станции до Кологрива 29 верст. Верстах в двух от станции начинается волок, идущий 13 верст непрерывною сплошною стеною старых сосен, елей и берез до дер. Суховерковой, от которой до Кологрива не более 4-х верст.

Первая половина волока, на 12-ть верст, принадлежит г. Куприянову, а другою половиною, примыкающею к Кологриву и р. Унже, владеют г-жи Корнилова и Кожина.

На Ивановской станции писарь молодой, но больной.

«Здесь беда заболеть, проговорил он стоная, кто здесь поможет, лекарей нет. Кто заболел, так терпи или ложись и умирай». Грустно слушать эти стоны. А мало ли у нас таких страдальцев, при отсутствии медицинских пособий. Боже мой! сколько еще дела, чтоб доставить обществу довольство. Школы и больницы – одне из первых потребностей, а их то у нас и недостает.

По приезде на Ивановскую станцию, погода испортилась; поднялась метель; снег повалил хлопьями и стал заметать дорогу; наступили сумерки. В комнату вошел староста за прогонами: «лошади, сказал он, готовы, да не лучше ли обождать, пока не уймется мятель; вишь, как наметало сугробов; передовая лошадь хоть и надежная, а чего добраго, как раз собьется с торной дороги и увязит в снегу запряжку, а пожалуй и опрокинет кибитку. Дело-то, батюшка, ночное; до самаго Суховеркова, на 25 верст, все лес да лес и ни одного жила на дороге, а какия и есть деревни, те за лесом, в глуши, верстах в трех от дороги, – до них и не доедешь, заплутаешься».

Привыкнув ездить день и ночь безостановочно и притом поспешая в Кологрив, я не послушался старосты. Ямщик хлестнул передовую лошадь длинным бичем, колокольчик забренчал и мы поехали чистью, а там, чрез две версты, потянулся волок. В глухом дремучем лесу стало вдруг темнее, лошади пошли тише: мы ехали на угад, потому что невозможно было разглядеть протореннаго следа, занесеннаго снегом. Отъехав не более трех верст от станции, мы попали в какую то выбоину, кибитка повернулась на бок и оглобля затрещала. У нас не было ни топора, ни запасной оглобли, а погода злилась, темнота усиливалась, и я решился возвратиться в Ивановское, чтобы ехать в город на разсвете.

На станции я застал моих разскащиков, мужичков Куприяновской вотчины, угостил их чаем и завел прежний разговор о здешнем крае.

«Что в Ивановском, что в Суховеркове и под Кологривом – земля все одна, иловка. Только Суховерковская иловка совсем белая, и без назему не родит; ею у нас белят но и трава на ней родится самая негодная, сивун, ее скотина не ест. В Суховеркове для пашни тем еще не ладно, что места угористыя, в сильныя дожди вода смывает с угоров, вместе с распаханою землею, навоз и посеянныя зерна: от этого в полях часто попадаются лысины».

«Здешняя иловка все получше Суховерковской и пригоднее под посев. Нижний слой такой же белый и холодный, как на Суховеркове, за то сверху есть серая земля. На горушках здесь бывает серопесчаник с камнями, а местами песок».

«Кроме иловки, на Суховеркове и в Ивановском есть хорошая глина; идет на смазку печей. На ней растет полина, т. е. польная трава; она спорее листюга и лучше для корма. Листюг растет по речкам. Как ни плоха земля на Суховеркове, а тамошним мужичкам привольнее, чем здешним, потому что там место бойкое, на большой судоходной реке и под самым городом. У Кологривских мещан земли мало; они очень этим обижены; куда ни обернись, – кругом облегли город чужия Суховерковския поля; по неволе горожанам надо нанимать землю у мужиков».

«Суховерковские крестьяне, правду сказать, живут хорошо и строения у них нарядныя, а могли бы жить еще лучше. Кому и быть богатым как не им? Да беда в том, что народ ленивый да любит попивать. Глупый они народ, своей пользы не разумеют, главное потому, что спят».

От чего же спят, что ты хочешь этим сказать? спросил я.

«Да так: ленятся да пьянствуют, потому и спят. Подгородные крестьяне всегда больше пьянствуют, чем наш брат, серый мужик, потому что под городом кабак близко. У Суховерковских мужиков полевая земля хоть похуже нашей, за то у них поемные луга по Унже: как им не жить хорошо. Вся их беда, что порядку у них мало, даром что господские. Помещик-то сам только раз и был в вотчине, а вотчиною заправляет бурмистр, из своих же, тутошных мужиков. Старый-то бурмистр был богат, водил знакомство с купечеством и чиновниками, строил гусянки и каждый год гонял их с дровами в Нижний. Сначала все шло хорошо, да потом как-то свихнулся, дела видно не удались; вот он вздумал поправиться на господския да на мирския деньги. Хорошо еще, что дело скоро открылось; его сменили с бурмистров, а деньги-то говорят, за тысячу целковых, пропали: что с него взять? Суховерковцы занимаются стройкою гусянок, унженок и форменок: кто побогаче, тот строит суда на свой счет, а кто победнее, тот нанимается в работники».

«Корниловы и Кожина берегут свой строевой лес: у них он заповедной и крестьянам рубить запрещено, там мужички то их, все равно что и мещане кологривские, покупают на стройку судов нашу елку (в нашем волоке больше все елка да береза; ну, конечно, есть и сосна и пихта, только гораздо поменьше); берут они также вырубочные билеты для рубки в казенных лесах: Кологривский лесничий, только подари ему, позволяет рубить в волю и без билета: он за этим не гонится. Вот Парфентьевский лесничий на дело строг: он наказал крестьян Римскаго-Корсакова за лишнюю порубку на 10.000 р. ас. – 5-ти саженное дерево казна продает на сруб за 75 коп., а 3-х саженное за 25 коп. Кологривские промышленники в врошлом году поубыточились: платили за дерево по 25 коп., а продавали по 20 коп. Суховерковцы понесли убыток и на гусянках; оттого они нонче осенью и не брали вырубочных билетов».

По разсказам Кологривских жителей во всем уезде только четыре большия лесныя дачи не тронуты, между прочим Корниловой, Кожиной и князя Вяземскаго. Прочия дачи сильно повырублены и попорчены крестьянами, которые без всякаго расчета жгут лес и на огнищах сеют хлеб; им это привольно, потому что на огнищах не надо удобрения, и следоват. гораздо менее, чем на обыкновенных полях, требуется труда и работы.

Не доезжая Кологрива, на противоположном берегу реки Унжи, расположена большая деревня Суховеркова. По широкой улице лежат во множестве бревна и доски, на берегу строятся суда. Избы у крестьян большия и каждый двор или усадьба занимает большое пространство, обнесенное загородью. Здешние крестьяне имеют прекрасный обычай жить большими семьями; два, три женатых и семейных брата живут нераздельно в одной усадьбе; если они не могут поместиться в одной избе, то строят в той же загороди другую отдельную избу. С высокаго берега, на котором стоит деревня, виден город и скромные деревянные домики Кологривских мещан, которых крестьяне называют галками. Этот маленький и невзрачный городок находился прежде на правом берегу Унжи, в 35 верстах выше ныняшняго места. В 1798 году, при открытии Костромскаго наместничества, город перенесен на настоящее место, где до того времени было село Кичино. В старом Кологриве остались, кажется, только ветхая церковь да несколько изб.

В 1798 году в городе было 2 церкви, 65 домов, и жителей 138 ч. мужскаго и 182 женскаго пола, в том числе 6-ть купцов и 22 мещанина. В 1856 считалось: церквей деревянных 3, домов 198, купцов 3-й гильдии 35, мещан около 300, а всего жителей 655 мужскаго и 614 женскаго пола. Город расположен на левом или луговом берегу Унжи, при впадении в нее судоходной речки Киченки, протекающей чрез самый город.

По суровому климату, Кологрив можег быть назван Сибирью Костромской гyбернии; в здешних огородах не созревают ни огурцы, ни ягоды.

Я въехал в город в то время, когда народ выходил из церкви. Все были скромно одеты: здесь не щеголяют нарядами. День был воскресный, базарный. На церковной площади расположены были в безпорядке возы с крестьянскими товарами; выпряженныя лошаденки, малорослыя и довольно тощия, стояли между оглоблями и подбирали на снегу охабки сена.

Я остановился в доме знакомаго мне купца, гостеприимно меня приютившаго. Дорожа каждою минутою, чтобы кончить свои дела, я воспользовался, однако, случаем, чтобы собрать от хозяев и судорабочих подробныя сведения о способе строения судов. Эти сведения могут служить материалом для обстоятельной, но разумеется, весьма скучной, по своей специальности, монографии, которую по этому случаю я здесь и не помещаю.

Комната моя, с маленькими окнами, с покатым к наружной стене полом, с выбеленными печью и стенами, на которых висели в рамках несколько картин и портретов московскаго изделия, примыкала к хозяйской горнице, в которой, по случаю воскреснаго дня, жена хозяина принимала гостей и угощала их чаем. Эта женщина, набожная и добрая, по страсти к чистоте, порядку и по своей заботливости, не уступит любой ревельской немке. В то время, как она мне жаловалась на то, что в Кологриве, по случаю ранних заморозков, не вызревают на грядах огурцы и что их сюда привозят из Галича и продают дорогой ценой, – дверь из сеней отворилась, вошли два нищих крестьянина, перекрестились на образа, отвесили поклон хозяйке и стали, не говоря ни слова, у самых дверей.

«Здравствуйте, батюшка Петр Иванович, как ваше здоровье?» приветствовала нищих хозяйка.

«Плохо вижу, матушка: совсем почти ослеп, да и ноги худо служат: вот если б не Дмитрий Егоров, так и ходить бы мне нельзя по добрым людям».

Петр Иванович мелкопоместный дворянин, владелец одной крестьянской семьи, человек старый, вдовый и, к счастью, бездетный – был в Крымской компании в ополчении, возратился оттуда с лихорадкою и глазною болью и поселился на житье к своему крестьянину. Тяжело было Дмитрию Егорову и свою семью кормить и Петру Ивановичу служить, а Петр Иванович, когда здоров был, и тогда к крестьянской работе не был склонен и любил сваливать работу на единственнаго своего подданнаго. Держался кое как Дмитрий Егоров, да наконец мочи не хватило и пошли они вдвоем, мужик с барином, побираться Христа ради. Добродушная хозяйка простилась с ними, дав им ломоть хлеба да копеечку; они вышли с смиренным поклоном, и видно было из окна, как они направились к торговой площади, пошатываясь на истощенных старческих ногах, как будто с похмелья, и мотая своими высокими, набитыми паклей шапками, которых тульи свесились на сторону.

Пробыв в Кологриве двое суток, я поехал в Чухлому и Соль-Галич. Почтовый тракт из Кологрива в эти города идет чрез Галич, но от Сидоровской станции есть проселок, который, минуя Галич, ведет прямо в Чухлому и значительно сокращает разстояние. От Сидорова в Чухлому, проселком, только 41 верста, между тем как чрез Галич, по почтовому тракту, 106 верст. Разумеется, я воспользовался этим проселком, который сворачивает с большой дороги от села Бушнева, и по которому ездят все обозы и проезжающие.

Проселок идет извилинами: то пробирается он боровыми и еловыми, довольно уже вырубленными волочками, то идет по открытым местам мимо деревень, которых по дороге 9-ть. В этих деревнях нет той правильности улиц и строений, какия наблюдаются в деревнях на больших трактах. Вообще крестьянския усадебныя строения очень хороши, но размерами своими менее Кологривских и строены из менее крупнаго леса: по избам видно, что здесь уже повывелись дремучие и старые леса.

«В веселый уезд едем, заговорил мой Сидоровский ямщик; от Сидорова к Чухломе пошел народ хорош и чем ближе к Чухломе, тем бойчее, – здешний край потому и называется «Чухлома зеленая», что весело жввут. Здешний народ самый что ни есть форсистый, протестованный, учен Москвою, да Питером, не то что вино кабацкое – ему подавай чаю; хоть и в деревне живет, а всякое ученье и городские обычаи знает, словом сказать, народ образованный, обер-вор; свои рукавицы за пазухой – чужих ищет».

«В наших местах только Чухлома и светится, а то и шабаш, кругом уж и не смотри, – везде народ простой, серый. К Соли (Соль-Галичу), на прим., пойдут Усольцы; называем их галками синепузыми. За Солью волость есть Толшмя, народ зовется Толшмяками: настоящий лесной, самый, как есть, серый, по городам не живет, промышляет только извозом в Галич и Кострому, да сидит деготь, а хлъба сеет немного, только про себя. От нас к Парфентьеву да к Кологриву народ также не Чухломятам чета, гораздо посерее: иной мужик, на самом деле, куда богаче здешняго, да виду такого не задает. А здешний народ, – что про него и говорить, – гораздо повористее: здесь так бывает, что в одном кармане вошь на аркане, в другом блоха на цепи, а сам при людях фу, каким гоголем? Жену нарядит в городское платье и поедет в гости ли, в город ли на ярмонку, – да вот ужо увидите, нонче ведь в Чухломе ярмонка – так что твой купец, сбруя-то на кляче серебряная, дуга золотом писаная, сидит в пошевеньках на ковре, в енотовой шубе, так и подумаешь: купец: а он просто наш брат мужик сиволапый, живет на фабрике, али где на месте в Питере и приехал оттуда в зимнее время на побывку. В Питере-то он, может быть, где-нибудь в кузнецах, с немытой рожей, а здесь туда же щеголяет; платья одного на нем рублей на сто. Ему бы привезти из Питера домой какой ни есть заработок деньгами, а он навезет нарядов; коли своей нет, так взаймы достанет шубу: дай, дескать, поносить только в деревне. У Чухломят уж так водится, что бедный от богатаго отставать не хочет; бедному и натужно. А когда придет пора возвращаться из деревни в Питер, – денег то у молодца и нет, а должишки есть; что делать? вот он свое нарядное-то платье да енотовую шубу и заложит, а потом или выкупит, как опять вернется в деревню, или вышлет деньги из города».

«Каковы мужики, таковы и бабы. Мужья живут больше по городам, а бабы одне всем хозяйством заправляют, да и как еще заправляют. Иная баба нашего же сераго мужика научит на дурное и на хорошее. Да и как им не быть такими: мужья-то, как придут на побывку, так им все настрочат: так и так, дескать, делайте. Для полевых работ нанимаются к ним обыкновенно батраки с условием за такую-то плату столько-то обработать пашни и выкосить лугов».

«Оть Дора к Соль-Галичу народ пойдет серее. Есть очень зажиточные; есть такие что и фарсят, а далеко не так как Чухломцы. Бойкий народ Чухломята, нечего сказать: я и сам, не то, чтобы галка или Толшмяк; я из Лопасны, всего 60 верст от Москвы; а поди ты, что здесь за народ: они смеются и над моим разговором. Ну, как сравнят Москву с Чухломой? разумеется их язык пониже нашего, а они хвалятся своею речью и прямо говорят, что ихняя речь чище Московской. Они такой народец, что Московских за дураков почитают. В Москве какого наречия не услышишь на постоялых дворах: и Воронежское и Новгородское; всякой говори как хочешь, никто друг над другом не смеется. А здесь чужаго человека как раз охают».

Мы выехали из мелкаго ельника на совершенно открытое и ровное место. Гладкая снежная равнина разстилалась скатертью и блестела алмазными искрами, отражая лучи восходящаго солнца: лошади, ни мало не утомленныя длинным путем, бежали веселой рысью, под лад звонким, ясным звукам колокольчика. На краю горизонта, на чистой синеве, показался над снежною равниной, в блеске утренних лучей солнца, — золотой крест, потом церковный купол, а вскоре зачернели множество крыш, заборы и деревянные дома чухломских мещан. Синий дымок вился из труб и скоро изчезал в необыкновенно прозрачном воздухе. Из деревень, разными проселками и с разных сторон, направлялись к городу, звеня колокольчиками и бубенчиками, блестя расписанными дугами и сбруей, покрытой бляхами, — сани и пошевни, запряженныя в одиночку или гуськом в две лошади. На пошевнях, устланных коврами, сидели мужики в скотовых, волчьих и лисьих городских шубах или тулупах, крытых сукном, и рядом с ними бабы и девки в красных и желтых шелковых шубках.

В Чухломе бывают по вторникам торги, а во вторник на масляной самый значительный торг, который не уступит любой ярмонке; на этот день съезжаются из деревень Чухломята пофарсить и угощаться чаем в трактирах и являются, по заведенному обычаю, новобрачные, чтоб весело погулять.

Улицы маленькаго городка, который с виду немного лучше Кологрива и в котором не более 32 домов, были необыкновенно оживлены; безпрестанно попадались ехавшие на торговую площадь крестьянские возы с товаром и пошевни с важными бородатыми седоками в купеческих шубах.

Из станционнаго дома, возле самой торговой площади, я отправился на ярмонку. Площадь была заставлена возами, на которых красовались грудами: деревянная крашеная посуда, привозимая с Макарья, снетки с Бело-озера, лапти, Чухломские озерные ерши 6-ти вершковой длины и караси, известные также своею величиною. Есть караси длиною почти в 3/6 аршина и в 6-ть фунтов веса; их возят на продажу в Москву и Петербург; фунт мороженных карасей стоит около 10 к. сер. Среди площади деревянные, наскоро из досок сколоченные и вытянутые в прямую улицу балаганы с галантерейными вещами и всякими материями самых пестрых цветов, с стеклянною и фарфоровою посудою, иконами, картинами, книгами и пр. привлекали к себе особенно много гуляющих и покупателей в шубах; некоторыя шубы отличались величавостию и преважно, будто капиталисты-аристократы, расхаживали под руку с своими сожительницами в шугаях, а иногда в салопах в шляпках. Несколько енотовых шуб стояли в кружке и разговаривали в полголоса; две из них с размахом подали друг другу правыя руки: видно, поладили какое нибудь торговое дело, вероятно очень незначительное; но нельзя же не задать тону.

С замечательною пристойностию и важностию вела себя эта разряженная толпа, напоминавшая маскарад.

«Наденьте-ко на сераго мужика, хоть бы на Усольца, енотовую шубу, сказал мне купец, у которого я купил какую-то мелочь, так он и с шубой заберется в кабак, а потом, как зашибет, так загорланит дураком на площади и растянется всем телом на снегу. А про здешних мужиков этого нельзя не сказать: умеют поважничать, умеют себя держать, а уж и порядком покутить они мастера, нечего греха таить. Вот видать дома с ренскими погребками и трактирами; тут они также первые; как в хорошем, так и в худом никому не уступят.

Город стоит на юговосточном, довольно низьменном и даже болотном берегу Чухломскаго озера, знаменитаго своими крупными ершами и карасями, отзывающимися, впрочем, несколько тиною, потому что самое озеро тинистое и берега его поросли травою. Это озеро в длину 7 верст, в ширину 6 верст, а площадь его, на которой нет ни одного острова, равняется 37 квадратным верстам. Ключи Санеба и Макеровка, выбиваясь из земли в самом городе бегут в озеро. На Санебе были недавно следы землянаго вала и рва, имевшаго в окружности около 3½ верст. В народе ходит молва, будто это укрепление возведено самими жителями, которые, под его защитою, отразили Поляков и шайки изменников, бродивших здесь во времена самозванцев. Внутри этого укрепления, на возвышении, и отдельно от домов стоит древний собор Преображения Господня. Кроме собора, есть еще церковь близь торговой площади и третья церковь кладбищенская. В 1792 году считалось в городе жителей: 388 муж. п., 453 ж.п., а в 1856 году 832 муж. и 1193 жен.

При Императрице Екатерине II, в Чухломе был знаменитый торговый дом братьев Юдиных, производивших большую оптовую заграничную торговлю при Архангельском порте. Юдины отправляли на своих кораблях за море: льняное семя, сало и кожи, закупавшияся в Костромском и Вологодском наместничествах. Из за моря они выменивали вино и напитки, сахар, сухие фрукты и пр.; заграничный товар тянулся бичевой из Архангельска, по рекам Двине н Сухоне, к пристаням, отстоящим от Чухломы на 200 верст, откуда, до Чухломы, доходили обозы сухим, путем. В самой Чухломе Юдины торговали в розницу, а оптовую торговлю вели с Москвою, Ярославлем, Костромою и другими городами. Прочие Чухломские купцы, мало-капитальные, забирали у Юдиных товар и торговали им в розницу, а также вели торговлю свежею и мерзлою озерною рыбою, хлебом, мясом, красным товаром и проч.

С тех пор, как стала упадать Архангельская заграничная торговля, вместе с нею упала и торговая деятельность Чухломы и число купцов уненьшилось.

В городе, по суровости климата, нет фруктовых садов, но есть огороды со всякими овощами; в деревнях крестьяне разводят хмельники и пчельники.

Городские и сельские жители Чухломскаго укзда особенно склонны к мастерствам; некоторые занимаются иконописанием: есть каретники, маляры, столяры, рещики и пр., многие живут в прикащиках у купцов или сами торгуют по городаи и в столицах, а жены их, оставаясь в деревнях, совершенно полновластно распоряжаются хозяйством, так что мужья, приезжающие иногда домой по зимам, вовсе не вмешиваются в домашния дела, а отдыхают и живут дома как в гостях, или от нечего делать, занимаются своим мастерством, напр. столяры работают всякую мебель и продают ее очень дешево помещикам.

На противоположном берегу озера, в 10-ти верстах от города, возвышается скромный Городецкий монастырь, основанный учеииком св. Сергия Радонежскаго, Авраамием, просветителем Галицкаго края. Монастырь владеет хорошими рыбными ловлями, составляющими его главный доход. Авраамий, пишет г. Васьков в описании Костромскаго наместничества, – избрав Галицкий край для своего сподвижничества, построил сначала на Галицком озере (между Галицким и Чухломским озерами разстояния 38 верст) монастырь Новозаозерский; скоро эта местность стала населяться, и Авраамий, ища бемолвия и уединения, направился к Чухломскому озеру и на том месте, где обрел икону Пресвятыя Богородицы, соорудил келью и поселился в ней. Но недолго пользовался он своим уединением. К святому старцу стали, мало по малу, сходиться его ученики и почитатели и вскоре склонясь на их настояния, он поставил и здесь обитель, названную Городецкою, в которой и погребен в 1375 году.

В Чухломском и Галицком уездах вовсе нет, как уверяют жители, ядовитых гадов. Народ относит это к молитвам преподобнаго Авраамия Чухломскаго, покровителя этих двух уездов.

Походив по торговой площади, поглядев на Чухломских франтов и убедившись, что разсказы Сидоровскаго ямщика ни мало не преувеличены, – я простился с городом и направился в Соль-Галич.

От Чухломы до Соль-Галича 45 верст, а на половине этого разстояния станция Дор.

На пути к Дору почва состоит из иловки, которая в засуху твердеет, как камень. Летняя дорога к Дору идет берегом озера, а зимою ездят по льду, прямо к Городецкому монастырю, стоящему на самом почтовом тракте. Озером до монастыря не более 7-ми верст.

Под самым монастырем и также на берегу озера – деревня Ножки, а немного подалее – деревня Андреева. Почва но берегу озера легкая, рыхловатая; поля обработываются мужиками и бабами. Строения в Андреевой прекрасныя; избы украшены затейливо фигурными крытыми крыльцами. Крестьяне, видимо, в довольстве; они занимаются ловлею рыбы в озере. В зимнюю пору рыбе становится подо льдом душно и она выплывает к нарочно вырубаемым прорубям или к промоинам, образующимся около речек и ключей. Чем ненастнее погода, тем удачнее зимний лов и потому, как только затуманит и сделается пасмурно, мужики съезжаются на проруби и промоины, в которых рыба толпится густыми стаями, черпают ее оттуда сетками, бросают в кучи на лед или складывают прямо на возы, стоящие возле на готове, в ожидании поклажи. Рыбы начерпают в иной день так много, что на каждаго ловца приходится по целому возу. В деревне Ножки есть мужик, выручающий ежегодно, от продажи рыбы, по крайней мере 300 р. сер. Правда, у него три сына, которые ему помогают.

«Здесь мужикам прямое раздолье, заговорил мой ямщик, уроженец Соль-Галицкаго уезда. Живут они под самым городом; угодьев у них вдоволь: и луга хорошие и рыбныя ловли – все под руками; да еще к тому же, против нашего брата и подводами их меньше обижают. А у нас и лугов мало; покупай сено где хочешь; да и рыбу ловить негде; наш брат и рыбу доставай за деньги. Уж видно им такая благодать, что и рыбы и сена у них вдоволь. Коли рыбой могут прожить мужики, так, кажись, на что бы им сено; а нам оно было бы кстати. Так нет же; у них всего в волю, а нам как будто на роду написано кряхтеть. Здешнему крестьянину житье масленица, а нам – великий пост. Эво у них какое озеро; а в нашем во всем уезде, нe только что рыбнаго, да и никакого озера нет. Наш мужик, против здешняго, хотя и беднее и на наряды скупее, за то проще, в церкви усерднее, всякаго гостя рад принять и накормить. A здесь уж этого не жди. Здесь напр., хоть бы в Андрееве, мужики богатые, а хлеб едят с мякиной, верьте не верьте, честное слово, Случится когда сюда приехать, – в Андрееве у меня родная тетка, – так насилу выпросишь, куда пирога, краюху хлеба. Хоть теперь в масленицу, не жди от них пива; скажи спасибо и за квас; а чужими пирогами и они рады полакомиться: не бойся, не откажутся. Народ-то здешний по Петербургу да по Москве шляется, так там должно быть у Немцев обычаи перенял. Не уровняешь деревни с деревней и рядом кажется, а разно живем. Вот напр. хоть бы станция Дор, где будете сменять лошадей; деревня сама в Соль-Галичском уезде; Чухломский уезд от нея всего только в 2-х верстах, и близко, а уж не то. Чухломец всегда нашего брата повористее. Там во всем yезде росписныя золотом дуги, сбруя в серебре; хоть в запряжке и кляча, зато сбруя на ней богатая. А наш брат галка: у нас сбруя по коню; какова лошадь, такова и сбруя, а не то, чтобы дрянную лошадь только сбруя красила; ну, да и жизнь другая: наши не фарсят. У нас что в городе, то и по деревням: народ гораздо степеннее и проще против Чухломцев: в Чухломе бабы зачастую сидят в кабаках да в трактирах; а в Соль-Галиче до этого срама пока еще но дошли».

В Доре также как и в Чухломе, земля легкая, ее пашут косулею на одной лошади и в другой раз не перепахивают. Хлеб родится хорошо.

От Дора к Соли (Соль-Галичу), на разстоянии 23 верст, три селения, в том числе, на 12-й версте, большое казенное село Коровно. Крестьянския строения в этом уезде вообще лучше, чем в Чухломских деревнях. На Коровнинских полях почва твердая, супесок, сильно уростает, дернится, а потому мужику с одною лошадью не управиться. Здесь пашут на паре лошадей и под рожь подпаривают, т. е. пашут два раза.

Крестьяне около Соли занимаются преимущественно хлебопашеством.

Скромный уездный городок Соль-Галич расположен на обоих берегах реки Костромы. На правом берегу, возле торговой площади, у ручья Шишкова, близь церкви Преображения. Господня, по простонародью Никольской есть соляные родники. В 1857 году на этих ключах держалась довольно прямо, не смотря на свою хилость, почерневшая от времени и полуизгнившая изба, в которой некогда был насос для накачивания разсола из колодцев. Сверх того, уцелела одна варница и дом, где находились ванны для больных. Разсол в этих родниках никогда не замерзает и по дну неглубокой рытвины струится в реку Кострому.

Говорят, что около 1843 года здесь было шесть варниц и соли выпаривалось еженедельно до тысячи пудов. Вскоре потом солеварение прекратилось, но, в замен того, уроженец Соль-Галича, откупщик В. А. Кокорев устроил на свой счет ванны при самых соляных источниках. Жители, разумеется, были очень этим довольны, потому что ванны стали привлекать отвсюу больных и тем способствовали оживлению города. Впоследстии, заведение целебных ванн было закрыто; но в недавнее время, если не ошибаюсь, в 1858 году, оно возобновлено тем же капиталистом, который сделал этим истинную услугу своему родному городу. По описанию г. Васькова, разсольных колодцев было в его время 18-ть, и из них выгодных для варки соли 7; глубина колодцев была от 12 до 18 сажен. С 1784-го по 1791-й год выварка соли производилась из трех колодцев. До бывшаго в 1752 году пожара, соли добывалось ежегодно около 24000 пудов. Потом, добыча стала постепенно уменьшаться; в 1791 году, на торги никто уже не явился и промысел был совершенно оставлен. Прекращение промысла, замечает г. Васьков, произошло от слабости разсола; но главное, от дороговизны дров, вследствие которой солеварение стало невыгодно.

В той же части города, где и соляные ключи, есть два замечательных храма: приходская церковь Воскросения Христова и большой двух-ярусный собор Рождества Христова. Собор был, в начале, женским монастырем и построен в 1664 году, по повелению царицы Марьи Ильиничны. О времени построения храма есть надпись на серебряном с святыми мощами кресте, присланном в дар царем Федором Алексеевичем. В огромном здании собора, поражающим своею неуклюжею массивностию и толщиною стен, кроме главнаго, холоднаго храма Рождества Христова, есть три придела: один придел внизу, в сводах, под главным храмом, в бывшей общей трапезной женскаго монастыря. Иконы в этой церкви старинныя, без окладов, пожалованы, говорят, царями. Значительное место в этом приделе занимают две громадныя толстостенныя печи, могущия, каждая, свободно вместить по крестьянскому возу дров. Этих уродливых печей нельзя топить в одно время, потому что тепло, в таком случае, уносится вверх и вовсе не согревает церкви. Вообще зимою здесь тепло, а летом настоящий погреб. Другой придел, также внизу, в сводах, низенький и теплый, Рождества Богородицы; наконец, третий придел устроен на лестнице, ведущей в колокольню. В ризнице собора хранится: крест с мощами, времен Иоанна Грознаго, Евангелие и Апостол времени Петра Могилы и патриарха Никона.

Приходская церковь Воскресения Христова была некогда мужеским монастырем. Есть рукописное сказание, что этот монастырь освован князем Федором Галицким в 1335 году. По тому же сказанию, 18 августа 1372 года, лесами от Ветлуги, пришли сюда нагайсие татары и луговые черемисы, раззорили поселение и монастырь до основания, а жителей увели в плен. После этого нашествия, в 1389 году, город был возобновлен и на том месте, где был монастырь, построена церковь Воскресения Христова.

В другой части города, на противоположном, левом берегу реки Костромы, находится древняя церковь Успения Богородицы. По преданию, существующему в городе, во времена самозванцев, жители возвели близ этой церкви земляное укрепление, под защитою котораго оборонялись от поляков и русских изменников и успели отразить злодеев. Следы укрепления видны и теперь; в церкви сохраняются два железных котла, ведер по сто каждый, из которых осажденные, говорят, лили кипяток на нападавших.

В 1792-м году в Соль-Галиче было семь церквей (теперь считают шесть церквей, потому что две церкви, обе Николы, рядом стоящия у соляных ключей и принадлежащия одному приходу, считаются за одну церковь); домов: каменный 1 и деревянных 559; жителей мужескаго пола: куццов 1253, мещан 918, дворян и разночинцев 181, и того 1221, а всех жителей обоего пола 2747.

Главная отпускная городская торговля, по свидетельству г. Васькова, состояла в том, что купцы получали из Толшмы и Тотемской округи от 25000 до 30000 пуда дегтя, да под самым городом, на берегу реки Костромы, ломали от 40000 до 45000 четвертей извести и сплавляли деготь и известь, по рекам Костроме и Волге, нагружая дегтем от 13 до 16 судов, а известью от 10 до 18 судов ежегодно, на сумму около 26000 руб., по тогдашнему курсу.

Статьи отпускной торговли и теперь те же, какия были при г. Васькове, только размер вывоза уменьшили. Так, наприм., в 1855 году отправлено извести в г. Кострому не более 10,000 четвертей на пяти судах. Эти суда имеют в длину от 10 до 16-ти сажень, работы весьма грубой и непрочной и сколачиваются деревянными гвоздями. Самыя большия суда, т. е. 16-ти-саженныя, поднимают немногим более 2000 восьми-пудовых четвертей. Известь добывается верстах в 6-ти выше города, на самом берегу реки Костромы. Заметим мимоходом, что под Соль-Галичем, в реке Костроме вовсе нет рыбы: думают, не происходит ли это от обилия извести в береговой почве. Известковый слой, имеющий в толщину до пяти сажень, лежит на глине и показывается на глубине одной сажени от поверхности земли. Для добывания извести, снимают сначала верхний слой простой земли и добравшись до известковаго пласта, спускаются колодцем на его дно, до самой глины, и потом из колодца ведут по усмотрению, где удобнее, отнорки или подземные ходы, врываясь горизонтально в пласт, сажень на 5-ть и более. Стенки этих ходов, для предохранения от обвалов, поддерживаются деревянными рамами.

5-го января и 24 декабря бывают в городе однодневныя ярмарки, а еженедельно, по средам и субботам, – торги. Субботние базары всегда особенно оживлены: при г. Васькове, на ярмонки сбиралось до 3000 народа; крестьяне Галицкие, Соль-Галицкие, Кологривские, Буевские и Тотемские привозили сюда диких птиц, мясо, скотския кожи, шкуры медвежьи, волчьи, лисьи, заячьи, рысьи, беличьи и пр.

В 1857 году, цены в самом городе на некоторые предметы были следующия: 3-х-поленныя березовыя дрова стояли 1 p. 50 коп.; пуд мяса 60 коп. и дороже; пуд овса стоил зимою 28 коп. сер.

Климат в Соль-Галиче суровый; по краткости лета и ранним заморозкам, огурцы созревают чрезвычайно редко: может быт один раз в 10-ть лет. В садах есть яблоки, но маленькия, осиновыя, совсем белыя. 19 августа, в день Фрола и Лавра незрелыя яблоки непременно снимаются для предохранения от утренников.

Городские жители держат довольно много скота; по деревням крестьяне держат скотины более или менее, смотря по пространству и качеству лугов; в иной деревне приходится на тягло по две коровы, а в другой – по двенадцати. Вообще, крестьяне Соль-Галичскаго уезда держат более скотины, чем живущие между гг. Галичем и Костромою. В летнюю пору холостая скотина и по ночам остается на пастбищах, а на ночь загоняют на дворы только рабочую или дойную. Как в городе, так и во всем уезде, скотина пасется без пастухов; коровы и лошади свободно разгуливают летом по городским улицам и, собираясь около соляных ключей, охотно лакомятся разсолом. Не в одном Соль-Галитцком уезде, но и в других лесных уездах: Галицком, Чухломском, Кологривском и Буевском, пастухов нет, а для ограждения от потравы, – засеянныя поля непременно огороживаются. Южнее Галича, именно от Судиславля к Костроме, и от Костромы к Нижнему, места против здешних гораздо менее лесисты и более открыты; тамошние крестьяне, по недостатку в лесе, не загораживают полей своих, но, взамен того, каждая деревня имеет своего пастуха, который смотрит за тем, чтобы скотина не травила зясеянных полей; впрочем, соседния деревни, из хозяйственных расчетов, чтобы не нанимать отдельных пастухов, сгоняют скотину в одну пастушную. Где скотина, как в Соль-Галицком уезде, пасется одна, без надзора, там, разумеется, с нею бывают всякаго рода приключения. Корова никогда сама собою не отстанет от стада, но если ее напугает зверь, то забредет иногда верст на 50; лошади убегают еще далее. Здесь повсеместный обычай извещать друг друга о пропавшей и найденной или приставшей к другому стаду скотине: «вот, дескать, туда пристала такая то скотина такой то масти: у лошади наприм. оборван рот или ухо надрезано»; по явке, хозяин и отправляется за пропавшей своей животиной.

В здешних местах очень много волков; в зимнюю пору они смело вбегают в город стаями, штук по семи, гоняясь за собаками.

Жители Демьяновских сел, до 4000 мужскаго пола душ, занимаются земледелием и лесопромышленностию; они возят лес на реку Кострому. Промысел их тяжелый. Толшмяки сидят деготь, который сплавляется в г. Кострому. Как в Чухломском уезде, так и здесь, крестьяне платят чистаго оброка с тягла от 20 р. до 35 р. сер.

Толшмяки и Демьяновские крестьяне, по роду своих промыслов, не ходят далеко от своих деревень. Крестьяне прочих волостей живут во множестве в Москве и Петербурге в печниках, в штукатурах и каменщиках. В деревнях остаются одни бабы; в отсутствие мужей, оне не только справляют все домашнее и полевое хозяйство, но еще плотничают сами, рубят углы изб: славно владеют топором; только щепы летят.

Крестьяне сеят лен для себя, а не на продажу. На огнищах засевают яровую пшеницу, которая родится иногда сам-12. Есть пчеловодство; у инаго крестьянина от 50 до 100 ульев; бортных ульев вовсе нет. По временам в ульях заводится так называемая сырь, гибельно действующая на пчел, так что от 50 ульев останется иногда не более двух.

Хлеб сплавляется по р. Костроме, а иногда его перевозят сухопутно на прекрасную всегда глубокую и удобную для судоходства р. Сухону, откуда он следует в Архангельск. Еслиб железной дорогой или каналом на разстоянии 60 или 70 верст соединить р. Кострому с Сухоной; то открылось бы удобное сообщение с Архангельском, Петербургом и Астраханью. Для судов, строящихся на Волге, было бы может быть выгодно заготовлять здесь, по лекалам, или размерам составныя части и, уложив их на плоты, отправлять прямо на те Волжския пристани, где обыкновенно строятся суда и где эти части собирались бы, все равно, как это делают здесь с домами: срубят на берегу все части дома, с полами, крышей и даже всей столярной работой; потом разберут или целиком поставят на плот и сгоняют, по реке Костроме, в губернский город, на продажу. Сами покупатели собирают части домов, где им угодно. Лет двадцать тому назад, рублей за 90 ассигнациями, можно было купить сплавной домик, да взять еще в придачу сажен 13 дров. Эти домики покупаются в Костроме бедными мещанами для жилья, нередко и достаточные люди покупают их для флигелька или для баньки. Подобным образом можно бы было заготовлять на различных сплавных наших реках составныя части и для морских судов.

Верстах в 30 на север от Соль-Галича, к Вологодской губернии, начинаются огромные леса, называемые верстовыми. В народе уверяют, что эти леса тянутся непрерывно до Архангельска. Едешь таким лесом: дорога узенькая, древесныя ветки бьют в лицо, небо кажется длинною светлою щелью, а по сторонам темный бор, точно ночь.

Пробыв в Соль-Галиче менее суток, я возвратился в Кострому; вся поездка продолжалась не более 8 дней.
И. КОРНИЛОВ